Логотип газеты Крестьянский Двор

Второй Сверху 2

И только имя Вавилова нас хранит

В этом году исполняется сто тридцать лет со дня рождения Николая Ивановича Вавилова. Официальные мероприятия, приуроченные к этой дате, пройдут в Саратове с пятнадцатого по семнадцатое ноября. Состоится Международная научно-практическая конференция «Вавиловские чтения-2017». Еще через неделю пройдёт международная Вавиловская студенческая олимпиада. После этого события и встречи, посвященные юбилею великого ученого, будут проводиться в Москве и Санкт-Петербурге. Однако саратовская часть торжеств дополнится еще одной круглой датой – тридцатилетием Мемориального кабинета-музея Николая Ивановича Вавилова.

Нашей редакции посчастливилось взять интервью у Владимира Ивановича Стукова, кандидата биологических наук, бывшего доцента кафедры ботаники и физиологии растений СГАУ им. Н.И.Вавилова. Ученый почти тридцать лет заведовал кабинетом-музеем и стоял у его истоков.

– Музею тридцать лет. Из них двадцать девять руководили вы?

– Почти тридцать. Я ушел совсем недавно. Меня не пускали, но здоровье не позволило продолжить работу. Сейчас заведующий Никита Рязанцев. Очень способный парень, знающий, разбирающийся. Пока разрывается на два фронта: музей и защита кандидатской диссертации. Но в дальнейшем рассчитывает всё своё время посвящать музею. Мы в течение последнего времени к имеющемуся помещению присоединили еще одну комнату. Из Москвы привезли подлинную мебель Николая Ивановича, которая чудом уцелела во время войны. Это громадный неподъемный стол, за которым Вавиловы принимали гостей, и зеркальный шкаф жены ученого, Елены Ивановны. Его, в свою очередь, подарила музею невестка. Вся мебель подверглась реставрации.

Сейчас думаем над названием комнаты. Кабинет он и есть кабинет, а новое помещение наиболее близко к гостиной или столовой. В свое время в этой обстановке Николай Иванович ставил самовар, а Елена Ивановна с вечера накрывала стол для мужа и его коллег, которые приходили заполночь.

– В каком возрасте вы создали и возглавили этот музей?

– В пятьдесят лет.

– Можно сказать, что к тому времени вы уже сформировались как личность. Вы занимались только музеем или преподавали?

– Всё это время я работал на кафедре, где трудился шестьдесят лет, почти всю жизнь. Некоторое время даже был ее заведующим. Музей – это «хобби».

– Как вы поняли, что хотите служить Вавилову?

– Это желание у меня возникло еще в Ленинграде, в аспирантуре Лесотехнической академии. Я знал о ВИРе (тогда Всесоюзный, а ныне Всероссийский институт растениеводства. – Ред.), о коллекции Николая Ивановича Вавилова. Слышал о подвиге людей, сохранивших ее во время войны. Но вплотную с этой темой столкнулся только в 1967 году. В театре им. В.Ф. Комиссаржевской проходила международная конференция, посвященная восьмидесятилетию ученого. Выступали его ученики и соратники. Тогда еще нельзя было открыто говорить о причинах гонений на Вавилова, о его конфликте с Лысенко. Произносили вслух только то, что жизнь закончилась трагически. Отчего, большинство не знало.

Но на этой конференции самые смелые его ученики впервые заговорили о том, что надо вернуть имя Николая Ивановича мировой науке. На меня это, конечно, произвело сильное впечатление. Я подумал о том, что в Москве и Ленинграде организовали торжественные мероприятия, а в Саратове – тишина. Он здесь жил, работал, открыл свой знаменитый Закон гомологических рядов, у нас его посадили в тюрьму и затем похоронили. Но получается, будто его здесь и не было.

На конференции я разговорился с академиком Петром Михайловичем Жуковским, который позднее стал директором ВИРа. Оказывается, он приезжал в Саратов вместе с Фатихом Хафизовичем Бахтеевым, ближайшим сподвижником Вавилова. Также с ними был сын великого ученого, Юрий. Искали могилу. Но не нашли.

В итоге Пётр Михайлович подарил мне свой классический учебник ботаники, за который получил Сталинскую премию, и сказал, что саратовцы сами должны организовать торжества.

Вернулся я в Саратов накануне Нового года. Не стал брать отпуск, а сразу пошел в ректорат. Заявил, что нам также необходимо проводить конференции и заседания по Вавилову. Ректор Евгений Давыдович Милованов согласился. Договорились о расширенном ученом совете, который состоится в апреле следующего года. Но тут зашла речь о том, что центральный доклад должен читать Яков Абрамович Шнайдерман. Он был аспирантом Лысенко, направленным еще до войны в НИИ СХ Юго-Востока для преследования классических генетиков. В это время еще были живы профессора Михаил Иванович Голубев и Николай Ананьевич Тюмяков, ученик Вавилова, зять Г.К. Мейстера. Узнав, что основное выступление будет делать Шнайдерман, они написали ректору официальное письмо, в котором пригрозили освистать докладчика. Милованов не захотел скандала и отстранил лысенковца. Официально сослались на болезнь, что соответствовало истине, и даже переписали приглашения. В итоге семинар открывал Михаил Иванович Голубев. Помню, очень хорошо выступала профессор Ольга Борисовна Натальина.

Но тогда разговора о музее еще не было. Вначале думали скорее о том, как увековечить имя Вавилова. В это время достраивался новый десятиэтажный корпус, и ректор пообещал перевести в него кафедру растениеводства, а освободившееся помещение – в свое время кабинет Николая Ивановича – отдать под музей.

Началась подготовка к музейным делам. Понемногу собирали материалы, кое-что подарил Юрий Николаевич. В основном, вещи, оставшиеся у его тёти, где они с матерью жили во время войны.

Почти сразу же созрела идея создать памятник. В те времена это было очень непросто – всё упиралось в финансовый вопрос. К тому же ставили только великим, к которым Вавилова еще и не думали причислять.

Нас поддержала Академия Наук СССР. Не ВАСХНИЛ (Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. – Ред.) – та всегда была против Вавилова, даже когда он был президентом – нас поддержала большая академия наук. Поддержали Жуковский, Келдыш и другие старики-академики. Они голосовали двумя руками.

Всесоюзное общество генетиков и селекционеров поддержало идею. Стали собирать деньги. Кто сколько может. А кто делать будет? Сначала хотели Кибальникова. Но он и так весь Саратов своими памятниками заставил. Надо было кого-нибудь другого. А кого? Нашелся Константин Сергеевич Суминов, скульптор, член Союза художников РФ. Он участник войны. Раненый. Был в тридцатых годах с семьей репрессирован. Делал бюст Гагарину, Яблочкову. Он согласился. Юрий Николаевич предоставил ему массу фотографий.

Деньги уже были. Петр Михайлович Жуковский, первый лауреат премии им Вавилова Академии наук, пожертвовал ее на памятник. Все 15 тысяч рублей.

Жуковский – академик ВАСХНИЛ, работал в ВИРе с Николаем Ивановичем. Потом заведовал кафедрой в Тимирязевке. Но он был ярым антилысенковцем. Всю жизнь. На сессии ВАСХНИЛ в 1948 году он выступал против «народного академика».

Во всяком случае, дело с памятников пошло. Суминов начал делать из глины трёхметровую скульптуру. Приезжали ученики: Бахтеев и Иванов. Приезжала Александра Ивановна Мордвинкина, которая была в последней экспедиции Н. И. Вавилова.

Неоднократно приезжал Юрий Николаевич.

Вы знаете, из глины у Суминова получилось лучше, чем из гипса. Когда он перевел в гипс, уже не то было. Чувствовалось, что скульптура больше на Сергея Ивановича похожа. Однако все были довольны.

Опять же, памятник надо где-то поставить. Даже если на кладбище, то нужно постановление правительства. А Николай Иванович хоть и реабилитирован, но следовало всё делать официально.

А тут еще Юрий Иванович засомневался: памятник есть, а могилы нет. На месте, где решили устанавливать памятник, никто не лежит. Что делать, как быть? Юрий Николаевич пытался организовать вскрытие предполагаемого места захоронения, братской могилы. Когда он обратился в МВД, ему сказали: «Да вы что! В той могиле сотни лежат, все вперемешку. Мы не имеем права вам разрешить. Вы эту идею оставьте и не тревожьте прах». Он, конечно, был очень расстроен. Он хотел поставить памятник, как и положено, на могиле. Но мы его потом убедили, что никто в тот заброшенный угол не ходит. А тут центр кладбища, это большая почесть, почти что на улице города. Он немножко успокоился.

Он вообще очень переживал, что с таким трудом велась работа над памятником. Но большая академия наук все-таки добилась, чтобы Совет министров СССР разрешил установить памятник Николаю Ивановичу Вавилову на Воскресенском кладбище Саратова.

В начале семидесятых в СХИ международную конференцию организовали. Приехало из Москвы, из ВИРа много людей. Возили их на кладбище. Пришли они в наш институт, а у нас ничего не было – скромненькая выставка. Гости посетовали, неплохо бы вам организовать в кабинете Николая Ивановича музей. Пообещали книг нам прислать. А мебель я собирал. Еще дореволюционную, из аудиторий выносили, выбрасывали. А я по коридорам ходил, отбирал. Меня пожарные вызывали и отчитывали, мол, какое вы имеете право собирать ее. Выкидывайте на помойку. И я ее прятал в закоулки и переулки, где мало ходят. Пусть это не из его личного кабинета. Но той эпохи. Надо мной смеялись все.

– Всегда, сколько я вас помню, вы были воинствующим защитником имени Вавилова. За эти тридцать лет было несколько массированных атак на его имя, когда и вам приходилось нелегко.

– Вы знаете, я никогда не думал, даже предположить не мог, что доживу до той поры, когда на Николая Ивановича посыплются такие куски грязи. У меня даже мысли не было! После того почета, который ему воздавали и у нас в стране, и во всем мире.

Лет десять назад противники Вавилова выбрали удачный момент, когда в ВИРе шла смена руководства, и решили взять реванш. К тому времени ближайшие ученики и соратники Николая Ивановича ушли из жизни. Некому было дать достойный отпор. Как утверждают два профессора, московский и ленинградский, один даже лауреат Госпремии, Лысенко – это великий ученый-практик, который спас наше сельское хозяйство. А Вавилов – голый теоретик. Якобы он больше ничего не делал, как только ездил по заграницам. Деньги тратил. Неизвестно, какие сорта собирал. Вот у них какая идея была! С ними большая академия боролась, а ВАСХНИЛ ничего не могла сказать. Там Лысенко имел очень крепкое положение. Там все были его ставленниками. Против него там нельзя было рта открыть.

Юрий Николаевич Вавилов очень интеллигентный и тактичный человек. Тем не менее, мы два года назад составили с ним большое письмо. Двенадцать наших заслуженных профессоров и докторов наук со званиями написали, что просим прекратить издевательство над Николаем Ивановичем. Да еще за государственные деньги.

Пока наши противники притихли. Но будущий год будет для них юбилейным. Трофиму Лысенко в сентябре исполнится 110 лет. А в июле-августе 70 лет печально известной сессии ВАСХНИЛ. Они хотят совместить эти два юбилея. И самое страшное в этой мышиной возне это то, что в неё молодёжь вовлекают.

– Как вам видится празднование 130-летия со дня рождения Вавилова?

– Оно будет достаточно традиционным. Прилетит вместе с женой биограф Николая Ивановича Вавилова Семен Ефимович Резник, ему почти восемьдесят лет, он писатель-публицист, в настоящее время живет в США, автор первой монографии о Н.И. Вавилове в серии «ЖЗЛ» 1968 года. В апреле 2007 года им была написана книга «Дорога на эшафот» на ту же тему. Кроме того будет презентация нескольких книг других авторов. На конференции решено главное слово дать гостям, большим ученым, некоторые из них ни разу в Саратове не были. Впервые за многие годы не будет Юрия Николаевича Вавилова, по состоянию здоровья, он практически слепой.

– Владимир Иванович, мы уже с вами говорили, что Вавилов не мог повлиять на вас как на ученого, поскольку вы не учили его со школьной скамьи, но все равно вы всегда были самым рьяным защитником его имени.

– В пионерском возрасте я ничего о Вавилове не знал, никаких публикаций не было. А если и были, их из библиотек изъяли.

– Тогда ваш беспокойный характер целиком и полностью «на совести» вашего отца?

– Отец не учился у Вавилова, но он его слышал, видел, когда сюда приезжал. Отец учился в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, Николай Иванович прямого отношения к ней не имел, но там была относительная свобода, был жив до 1948 года великий агрохимик Дмитрий Николаевич Прянишников и другие его сподвижники, которые разделяли с ним взгляды на науку.

Больше всех о Николае Ивановиче и всех его страданиях мне рассказал, когда я был студентом биофака СГУ, профессор Николай Ананьевич Тюмяков. Совершенно слепой, очень своеобразный человек, очень эрудированный. Не доктор наук, хотя спокойно мог им стать.

Он целый год жил в Ленинграде у Николая Ивановича Вавилова, поэтому знал его как никто другой. В институте Юго-Востока, где начинал свою работу, возглавлял лабораторию рентгенологии и радиологии растений. Его выгнали. Его выгнали и из пединститута, где он возглавлял кафедру. Николай Иванович его направил в мединститут (рекомендация сохранилась), его и оттуда выгнали. Он к нам пришел в качестве исполняющего обязанности заведующего кафедрой генетики. Но через полгода его и от нас убрали.

– Почему?

– «Морганист-менделист». Преподаёт «буржуазную лженауку». Они с Ниной Георгиевной Мейстер, дочерью Г.К. Мейстера, жили вдвоем, скромно, детей у них не было, одни кошки и собаки. Когда он приходил в институт, его боялись. Он любого профессора СХИ мог за пояс заткнуть. Он знал, кто чем дышит, кто чего стоит, и в любой момент мог каждому в лицо сказать, что про него думает. А сам никого не боялся, потому что был беспартийным. К нему бывало придешь, а он целыми днями лежал один, и он потихонечку полегонечку рассказывал биографию профессоров, которые работали и в СХИ, и в СГУ. Но больше всего он говорил про Николая Ивановича, он на него молился. У него в комнате, которая была одновременно и спальней, и кабинетом, висели портреты Вавилова и Мичурина. Многие удивлялись, в том числе и врачи, причем здесь Мичурин?

– Вы сейчас по возрасту старше Вавилова. Что не разочаровало в Николае Ивановиче до сих пор?

– Конечно, Николай Иванович был не только великим ученым, но и гражданином. Эти порядочность и трудолюбие в нем были заложены семьей. Хотя семья была совершенно простой. Отец был сыном крепостного крестьянина. Николай Иванович ко всем без исключения относился одинаково ровно, доброжелательно. Хотя, конечно, талантливых, выдающихся он выделял. Но это было в виде поощрения, поддержки. И любимые ученики у него были, талантливые, способные.

Но что прежде всего меня в нем восхищает – это преданность науке. Ради науки он был готов отдать жизнь. Ради хоть самого малого в науке. Недаром ему принадлежат слова: «Пойдем на костер, будем гореть, но от своих убеждений не откажемся».

– Когда вы пришли работать на кафедру ботаники в Саратовский сельскохозяйственный институт, это был, несомненно, выдающийся вуз?!

– Во-первых, в нем тогда была широко представлена старая аграрная школа, причем, настоящая академическая профессура, которая давала и знания, и методики, и воспитание. Не хуже классического университета. Поверьте, я могу сравнивать. Во-вторых, сам Александр Иванович Смирнов, ученик Вавилова, был выдающейся личностью. В-третьих, денег на науку тогда не экономили. А тут еще Хрущев пришел к власти, началась кукуруза. Потом – целина. Так что институт был в гуще событий, его кадры были востребованы. Но Вавилова нельзя было открыто пропагандировать, даже несмотря на реабилитацию. Помню, Марк Поповский, автор повести «Тысяча дней академика Николая Вавилова» и книги «Дело академика Вавилова», после того как поработал в архивах КГБ, посетил НИИСХ Юго-Востока, СГУ и СХИ. Пришел в нынешнюю аудиторию им.Б.З. Дворкина, народу набралось в ней много. Он заходит и говорит: «Мда, в институте даже и не пахнет Вавиловым». «Почему?» – удивились собравшиеся. «Нет ни одного его портрета», – заметил он.

Недавно вышел двухтомник Сергея Ивановича Вавилова, изданный Академией наук. Нельзя без слез читать. Он пишет, к кому только ни обращался, чтобы брата хотя бы посмертно реабилитировали. И я представляю, каково это – быть председателем Комиссии АН СССР по изучению атомного ядра, лауреатом четырех Сталинских премий, регулярно встречаться и со Сталиным, и с Берией, знать, что они виновны в мученической смерти брата. Сергей Иванович раза два или три признается: «Жить не хочется, лучше умереть». Когда уж совсем становилось невмоготу, надевал на даче старое пальто Николая Ивановича: «Меня это пальто согревает как Николай». Дважды писал заявления на имя Сталина с просьбой освободить от должности президента академии наук оттого, что его брат до сих пор остается врагом народа. Дважды передавал эти письма через одного из генералов Берии и оба раза (Юрий Николаевич работал в архивах, видел своими глазами) рукой Лаврентия Павловича была написана резолюция «отказать». Сталин этих заявлений просто-напросто не видел.

– И какие выводы на сей счет у вас появляются?

– Я довольно давно пришел к мысли, что Николай Иванович Вавилов стал жертвой разборок между Берией, он входил в ближний круг Сталина и даже одно время был министром внутренних дел СССР, и «СМЕРШевцем», Министром государственной безопасности СССР Виктором Семеновичем Абакумовым. Эти разборки происходили на самом верху. Оба заботились, как бы лучше выслужиться перед Сталиным. Хотя Лаврентий Павлович умом понимал, что Вавилов в этих играх не причем, пытаясь облегчить его участь.

– Вы говорите невероятные вещи.

– Да, он пытался. Но так, чтобы об этом не знали ни Сталин, ни Абакумов. Именно Берия настоял, чтобы Вавилова не расстреляли. 16 октября 1941 года Н. И. Вавилова вместе с тысячами других заключенных, в связи с наступлением фашистских войск на Москву, этапировали в Саратов. А накануне, 15 октября, к Николаю Ивановичу в камеру смертников пришли два человека в штатском. От Берии. Не рядовые чины, понятно. Начали выяснять его отношение к войне, немцам, видение развития ситуации в стране. В конце они договорились, что его возьмут в «шарашку». Обещали: вам как академику создадут условия, но вы будете работать в зоне. Он дал согласие. Но так и не дождался обещанного.

29 октября Вавилов оказался в саратовской тюрьме. Весной 1942 года Лондонское Королевское общество избрало его своим почетным членом в числе пятидесяти выдающихся иностранных ученых. Берия тут же доложил Сталину о решении союзников. И Сталин не решается портить с ними отношений. По постановлению Президиума Верховного Совета СССР от 23 июня 1942 года смертная казнь была заменена двадцатью годами лишения свободы в исправтрудлагерях. Кстати, в день исполнения приговора Вавилов повторно пишет письмо, оно в архиве имеется, в котором просит сохранить свою жизнь ради родины, он еще принесет ей пользу.

Николай Иванович в тюремном лазарете выдержит чуть больше года. Цинга, дизентерия, дистрофия, общий упадок сил… Но, самое главное, Николая Ивановича убивала неизвестность. Мой мозг до сих пор отказывается верить, что Вавилову, у которого в Саратове было столько учеников и соратников, никто не сообщил, что семья жива и находится в пятнадцати минутах ходьбы от тюрьмы.

Они не оказались в блокадном Ленинграде благодаря счастливой случайности: Елену Ивановну вместе с Юрием пригласила на дачу в Подмосковье жена Георгия Дмитриевича Карпеченко, доктора биологических наук, заведующего лабораторией соратника Вавилова по ВИРу. После начала войны они эвакуировались в Саратов.

У Елены Ивановны еще до войны из-за полиартрита была инвалидность первой группы, но пенсии в Саратове она не получала. Пенсии ей не давали как врагу народа, хотя она девичью фамилию сохранила. И как ей жить? Она приехала даже без одежды. А карточки как получишь, если даже лаборантом на работу не берут?

И вот Сергей Иванович, его институты были эвакуированы в Казань и Йошкар-Олу, присылал свою академическую карточку. Одну на двоих. А ведь продукты без денег не дают. Так он им еще и денег высылал. Заметим, на продуктовые иждивенческие карточки выдавали 300 г черного хлеба на человека. И при этом Барулина настойчиво отправляла продовольственные посылки для мужа в Москву, в тюрьму НКВД, где, как она считала, он продолжает находиться.

Они выжили только благодаря Сергею Ивановичу. Ютились в маленькой комнатке в отцовском доме на улице Первомайской. Елена Ивановна выглядела просто ужасно, поскольку донашивала вещи, в которых уезжала из Ленинграда.

Единственное, что они сумели, – как-то большую четырехкомнатную квартиру №13 на втором этаже в центре города законсервировать. Но в 1944 году их жилье отдали, кому бы вы думали? Балерине Наталии Михайловне Дудинской и её мужу Константину Михайловичу Сергееву. Сейчас на этом доме по адресу Малая Морская улица, д. №2, установлены две мемориальные доски: Вавилову и Дудинской. По тем временам громадная квартира была, но, по воспоминаниям Юрия Николаевича, в ней стояли только шкафы с книгами и коробки с семенами, которые привозил отец.

После войны, как вспоминает Юрий Николаевич, их вновь спас Сергей Иванович, с июля 1945 года президент Академии наук СССР. Благодаря ему в Саратов пришла правительственная телеграмма, её принес фельдъегерь прямо домой, за подписью вице-президента академии наук физиолога генерал-полковника Леона Абгаровича Орбели, предписывающая сотруднику Академии наук (Юрию Вавилову еще не было 18 лет) вместе с матерью выехать в Ленинград, к месту работы, который в ту пору был еще закрытым городом.

Поскольку в их ленинградской квартире в то время делала ремонт балерина Дудинская, Сергей Иванович устроил их в здании Академии наук, они прожили здесь три года.

И на отделение ядерной физики физического факультета Юрия поначалу брать не хотели, хотя ему как медалисту не имели права отказать. И защищать дипломную работу по ядерной физике поначалу запрещали. Но после вмешательства дяди разрешили. А в аспирантуру в ФИАН имени П.Н. Лебедева он поступал с личного разрешения Берии под поручительство Сергея Ивановича. Тот своеручно написал на имя Берии письмо.

– Как в дальнейшем складывалась его судьба как ученого?

– Юрию Николаевичу Вавилову 8 февраля 2018 года исполнится 90 лет. Он доктор физико-математических наук, в прошлом ведущий научный сотрудник лаборатории адронных взаимодействий Отделения ядерной физики и астрофизики ФИАН.

Как и старший сын Николая Ивановича, Олег, он занимался космическими лучами. Безусловно, как ученый-ядерщик мог сделать несоизмеримо больше, поскольку является таким же талантливым человеком, как и отец, но он был постоянно занят реабилитацией и защитой доброго имени не только Николая Ивановича, но и Сергея Ивановича, которого одно время обвиняли во всех смертных грехах. «Дядя Сережа мой второй крестный отец», – постоянно говорил он. В то время как сын Сергея Ивановича – Виктор Сергеевич

Вавилов, дважды Лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, доктор физико-математических наук, выдающийся ученый в области физики полупроводников, профессор, в течение 30 лет заведовавший кафедрой физики полупроводников физического факультета МГУ, был целиком и полностью погружен в науку. И на репутационные потери отца мало реагировал.

Юрий Николаевич из-за болезни полностью ослеп, но продолжает работать. Если в нем возникает необходимость, за ним присылают машину. Академия наук разрешила ФИАН выплачивать ему как старейшему работнику небольшую зарплату.

– Владимир Иванович, однажды вы заявили: главное событие саратовского периода в жизни Николая Ивановича Вавилова – это любовь к Елене Ивановне Барулиной. Как же так, ведь в этот период он так много сделал для науки?

– Совершенно очевидно, что быть женой гения – безумно трудно. Екатерина Николаевна Сахарова, первая жена Н.И. Вавилова, не смогла. Елена Ивановна не только сумела быть любящей и любимой спутницей, матерью его сына, внимающей, понимающей, помогающей женой, но и помощницей в научных изысканиях. Быть женой директора нелегко: нужно обладать особым тактом, чуткостью, уметь понимать все трудности мужа, неизбежные при руководстве институтом. Но не менее важно найти правильную линию поведения в отношениях с подчиненными мужа, не претендуя на послабления и привилегии, избегая интриг. В этом отношении Елена Ивановна была безупречна. Об этом свидетельствуют воспоминания сослуживцев и многочисленные письма Николая Ивановича, говорящие о его любви и внимании.

Барулина была одним из самых последовательных единомышленников Вавилова, исповедующих в своих научных трудах его мысли, идеи, теории. И в то же время она была самодостаточным ученым, доктором сельскохозяйственных наук, специалистом по бобовым культурам. Через ее руки прошли тысячи образцов семян зерновых, зернобобовых, бахчевых и других культур.

Надо сказать, что Елена Ивановна была из купеческой семьи с очень патриархальными устоями. Её родители были категорически против этого брака. Ей даже запрещали вслух называть его имя. Поскольку считалось, что она разрушила семью. Её укоряли, и когда он собрался уезжать в Ленинград, родители ей не разрешили с ним уехать. Она приехала к нему гораздо позже.

И его родители, особенно мать, узнав, что в Саратове у него есть любимая девушка, а в Москве законная жена, не одобрила сына. Причем тот брак был освящен церковью, и мать ни в какую: «Сахарову никогда не бросим, Катя будет с нами жить». И она жила. Мало того, Николай Иванович, регулярно ежемесячно выплачивал деньги им всем на проживание: матери, ей и сыну Олегу. Чтобы они ни в чем не нуждались.

И мать Николая Ивановича, Александра Михайловна Вавилова, урождённая Постникова, по-моему, ни разу не видела вторую жену Николая Ивановича, даже после того как Николай Иванович официально весной 1926 года разошелся с Сахаровой и они с Еленой Ивановной расписались гражданским браком. В церковь они венчаться не ходили. И все равно это не смогло смягчить ни ту, ни другую сторону. Екатерина Ивановна до последних дней жила в доме Вавиловых.

Сахарова была совершенно другим человеком и внешне, и по характеру. Она была грубоватой. Сахаровой наука Вавилова была не нужна. А Елена Ивановна была привлекательной. Она была приятной и вела себя очень достойно в любой ситуации и в любых компаниях. И для Елены Ивановны главным была его наука, он её за это и оценил. Она его поняла, что для него составляет смысл жизни.

Юрий Иванович Вавилов мне недавно рассказал то, что уже я слышал от Николая Ананьевича Тюмякова, но не записывал. Олег регулярно приезжал к ним на каникулы в Ленинград, отец его собой брал даже за границу и в экспедиции. И он как-то Юрию Николаевичу сказал: «Все мне говорят, что отец поступил не очень красиво, – тогда ж это осуждалось, – мне твоя мать нравится, она лучше, чем моя, и я отца не осуждаю, что он от неё ушел к ней». Это родной сын сказал про свою мать. Так Олег любил Елену Ивановну. И первым, кто узнал, что Николай Иванович умер в Саратове, в тюремной больнице, был именно Олег. Он сообщил об этом и Сергею Ивановичу, и Елене Ивановне. А Юрию Николаевичу мама сказала лишь спустя год. Она боялась, что он будет тяжело переживать и это не позволит подготовиться к поступлению в вуз. И лишь когда он закончил школу с медалью, определился с выбором, что будет учиться на физическом факультете ЛГУ, она решилась ему сообщать.

Елена Ивановна была крайне осторожным человеком. Недавно было опубликовано два письма: академику Алексею Николаевичу Крылову, выдающемуся математику и кораблестроителю, и второе, не помню, кому. Письма были написаны буквально кровью в то время, когда Н.И. еще был жив. До последнего в ней теплилась надежда, что он доживет до Победы, а там – амнистия, а там Сергей Иванович, с 1945 года президент Академии Наук СССР, поможет.

У Елены Ивановны немало заслуг перед наукой, одна из них – библиотека ученого, состоящая из 15 тысяч томов. Она была замурована в одной из комнат их квартиры. Правда, она разделена и находится в трех местах: ВИРе, Всероссийском географическом обществе и ботаническом институте. До сих пор никак не могут полную опись составить.

Еще одна её заслуга – она сохранила некоторые рукописи, которые при аресте и обыске не успели изъять. Первое, что она сделала, стала членом редколлегии первого издания трудов Н.И. Вавилова, эти рукописи пустила в печать в первую очередь. Сохранились и частично опубликованы его письма к ней. А вот от неё к нему почти нет. Есть только в его письмах ссылки на них. Как Юрий Николаевич объясняет, она по состоянию здоровья мало писала, руки не могли ручки с перьевыми чернилами держать.

Вот вам один из примеров её щепетильности и скромности. Вдова академика ВАСХНИЛ Николая Александровича Майсуряна – Анаида Иосифовна Атабекова, профессор Тимирязевской академии, – мне рассказывала. После войны Сергей Иванович Вавилов, к тому времени в зените славы, депутат Верховного Совета СССР, награжденный вторым орденом Ленина, вместе с Майсуряном решили съездить в Ленинград, навестить её. До этого они не виделись пять или шесть лет, если не больше. Хотели посмотреть, как ей живется в квартире знаменитого геолога академика Александра Петровича Карпинского, которую ей позволили занять. Позвонили заранее, получили разрешение. Купили знаменитый ленинградский фирменный торт, шампанское. Решили порадовать. Посидеть, поговорить. А когда приехали, Елена Ивановна Анаиду Иосифовну пригласила, а Николая Александровича не приняла: «Мой вид его испугает. Передайте ему мои извинения. Я просто не хотела бы, чтобы он видел во мне больную старуху».

Когда жена сказала об этом Майсуряну, он чуть не расплакался. Но всё равно проводил жену до дома, Байрулина встретила. А сам он в это время где-то погулял.

Возможно, Елена Ивановна боялась расчувствоваться, увидев чужое семейное счастье. Я вот это еще предполагаю. Потому что они приехали бы нарядными, довольными, а она оказалась бы в сравнении с ними в роли несчастной вдовы. Хотя она никогда не пользовалась положением жены директора ВИРа. Юрий Иванович говорил мне: «Мама никогда даже на машине папиной не ездила».

Елена Ивановна Барулина пережила в своей жизни очень много огорчений. Тенюков рассказывает, как он её уговорил-уломал пойти в саратовский горсовет, чтобы ей дали возможность работать хотя бы лаборантом, не профессором. Несмотря на то что она была доктором наук, старшим научным сотрудником. Пошли. Теняков сел в коридоре, а её вызвали в кабинет. Вдруг она выходит вся в слезах: «Николай Ананьевич, я же вам говорила, что сюда ходить не надо». Они мне сказали: «Жене врага народа работу дать не можем». Елена Ивановна хотела сама хоть немного зарабатывать: и сына кормить, и самой хоть как-то одеваться. «Она так плакала, так плакала, я еле её успокоил», – вспоминает Тенюков.

– Елена Ивановна по-насто-ящему любила Вавилова?

– Очень. Очень. И когда он уезжал в экспедиции, она, конечно, переживала. Чтобы ей приятно сделать, однажды Николай Иванович, воспользовавшись служебной командировкой – в Риме в ту пору был Международный конгресс по пшенице. Вавилов сделал на нем доклад, впоследствии удостоенный золотой медали – организовал двухнедельное свадебное путешествие в Италию и на север Австрии. Он знал прекрасно итальянский язык, показывал наиболее известные места и музеи Рима, Неаполя, Флоренции Милана, Венеции, Помпеи, Мессины, Палермо и так далее.

Некоторые студенты спрашивают, неужели у Вавилова никаких других женщин, кроме Барулиной, не было. А вот представьте себе, нет, отвечаю. Не верят. Он ведь и к Сахаровой даже после развода относился очень хорошо. Помимо денег, Сахарова получала подарки, не говоря уж про сына Олега. Но она всё равно считала, что он мало уделяет внимание семье.

– А Барулина была настоящей соратницей.

– Елена Ивановна сделала для Вавилова всё, что могла. Она в одном из писем пишет, по-моему, в письме к академику Крылову: «Такого уровня ученый, как академик Вавилов, мало найдется в нашей стране и за рубежом». Она восхищалась очень им. И она всё время ему напоминала, что он не бережет себя. Не дай Бог нам пережить то, что пережила она. Когда муж, первый ученый советской страны, один из первых в мире, и вдруг становится государственным преступником. Ведь это очень тяжело.

Как А.И. Мордвинкина вспоминает, Барулину вдруг срочно вызвали в Москву, да не с пустыми руками. Велели привезти черный парадный костюм, который он брал с собой за границу, черный галстук. Ботинки новые. Она обрадовалась, думала: наверное, Колю оправдают. Быстренько всю одежду собрала, на Лубянке её у неё взяли. Отправляясь в Москву, она вдруг забеспокоилась, как бы Юру не пришли арестовывать. Тогда Юру к Александре Ивановне на другой конец Ленинграда отвезли.

Все ВИРовцы считали Елену Ивановну святым человеком. Идет собрание, все Николая Ивановича клянут, а Елена Ивановна одним своим видом и просто своим присутствием подбадривает. Но выступать не выступала, потому что считалось неприличным, когда жена мужа защищает.

А после она работать совсем не смогла, потому что пальцы не сгибались. Да и сердце стало сдавать. Даже после того как она вернулась из эвакуации в Ленинград, она ни разу в ВИРе не была, ни разу. Потому что не воспринимала институт без Вавилова.

– Как наше старшее поколение всё это вынесло?

– Тогда аресты были массовыми, беда приходила не к ним одним в дом, вынесли.

Записала Светлана ЛУКА

Понравилась статья? Поделись:

Комментарии ()

    Вы должны авторизоваться, чтобы оставлять комментарии.

    нижний2